Стивен Л. Лаперуз, американский философ и публицист, отвечает на вопросы литературоведа Татьяны Морозовой.
Т. М. Я держу в руках вашу книгу, Стивен, которая была опубликована в США в 1990 году. Она называется «К духовному единению Америки и России» и имеет подзаголовок: «Американский рассудок и русская душа, американская индивидуальность и русская община; потенциальная алхимия национальных начал». Это очень глубокое исследование, и в двух словах его, конечно, не перескажешь. Тем не менее, хотелось бы, чтобы вы вкратце изложили основную идею книги нашим читателям.
C. Л. Попробую. Моя главная мысль заключается в том, что наши две культуры, две национальные традиции, русская и американская, при всей их разнонаправленности взаимно дополняют одна другую и составляют как бы единство противоположностей. К такому выводу меня привело, в частности, изучение истоков нашей и вашей национальной философской мысли, представленной, с одной стороны, Эмерсоном и Торо, а с другой – Хомяковым и Киреевским. Я обнаружил глубокое внутреннее родство между американским трансцендентализмом и вашим славянофильством, тем более поразительное, что представители двух этих почти одновременно возникших направлений ничего друг о друге не знали и выстраивали свои концепции человека, общества и нации совершенно независимо друг от друга. Это родство, однако, парадоксальным образом обнаруживало себя в диаметральной противоположности их фундаментальных идей. Как трансценденталисты, так и славянофилы видели в Человеке представителя Бога на Земле, но трансценденталисты вместилищем этого божественного представительства считали Душу отдельного человека (и отсюда их идея индивидуализма), а славянофилы полагали, что вся полнота Божьего присутствия в человеческой Душе проявляется не в отдельной личности, которая может порой уклоняться от начертанного Богом пути, а в братском любовном единении всех со всеми (отсюда идея соборности). Сравнивая эти два основополагающих принципа нашего и вашего национального бытия, я пришел к выводу, что оба они имеют чрезвычайно важное значение для развития человеческого общества в целом и России с Америкой – в частности. Соединение идеи соборности с идеей самостояния личности могло бы стать для Америки избавлением от крайностей индивидуализма, перерастающего в алчный и хищный эгоизм, а для России – противоядием от коллективной обезличенности. Востоку нужен Запад, Западу нужен Восток, Востоку нужен Запад, которому нужен Восток.
Т. М. Книга ваша была написана в период повсеместной эйфории по поводу прекращения холодной войны и снятия железного занавеса. Поэтому перспективу нашего духовного единения вы рисуете радужную: вы нам – индивидуальность, мы вам – соборность; вы нам – «американский рассудок», которого нам явно не хватает, мы вам – «русскую душу», которая у вас в дефиците; после чего мы братски обнимемся и, взявшись за руки, двинемся вперед в наше общее светлое завтра, увлекая за собой человечество. Вы, надеюсь, извините мне столь ироничное изложение вашей программы? Это не значит, что я ей не сочувствую. Напротив, я думаю, что взаимное признание народами национальных ценностей друг друга, уважение к ним, стремление понять их и усвоить, необходимы сейчас как никогда раньше, потому что под видом «общечеловеческих ценностей» всему миру навязываются в настоящее время ценности исключительно западные. Ваша же мысль о духовном единении предполагает равную значимость и равное достоинство национальных идей разных народов. Идея соборности, например, с вашей точки зрения, – это точно такая же «общечеловеческая» ценность, как и американская идея опоры на себя. Такой подход я могу только приветствовать (хотя слияние национальных идеалов считаю принципиально неосуществимым, о чем скажу позже). Но дело в том, что после того, как схлынула эйфория, вызванная первоначальным сближением СССР и США, мы оказались перед лицом удручающей реальности. Все наше духовное взаимообогащение свелось к односторонней экспансии Запада на Восток. Вы прорвались к нам на штрафную площадку и бомбите наши ворота, из которых куда-то отлучился покурить вратарь. Вы ничего у нас не заимствуете (за исключением нефти и алмазов, разумеется), а мы усердно копируем ваши пороки, радуясь своему приобщению к мировой цивилизации. Когда-то нам доводилось переживать нашествия половцев, печенегов, хазар и т.д. То, что происходит сейчас, – это какое-то нашествие терминаторов на Русь. Впечатление такое, что прорвалась гигантская канализационная труба, по которой Запад спускает свои отходы, и они хлынули в нашу сторону. Мы барахтаемся в этой зловонной жиже, захлебываемся в ней. Что вы на это скажете?
C. Л. Так ведь я и боялся именно этого с самого начала! Взгляните на приложение к моей книге. Я написал его в 1989 году под впечатлением всемирного рок-фестиваля, проходившего тогда в Москве. Зрелище было невыносимое. Мне было больно видеть, как русские юноши и девушки повергаются ниц к стопам этих наших полуграмотных рок-звезд. Ну кто такой, например, Билли Джоэл? Духовный нуль, пустое место. А вы его на руках носили. Я тогда написал обращение, назвал его «Предостережение русским душам» и направил для публикации в несколько либеральных органов печати. Вы думаете, кто-нибудь его напечатал?
Т. М. Думаю, что нет.
C. Л. Вот именно.
Т. М. А в какие органы вы обращались?
С. Л. Я сейчас не могу припомнить этого в точности. Кажется, это были «Московские новости» и «Огонек».
Т. М. Святая простота.
С. Л. Я и у нас в Штатах хотел это напечатать, но ничего не получилось. Вся наша печать, радио, телевидение – все ликовали тогда по поводу триумфального успеха этого концерта в Москве. Они рассматривали его как шаг на пути прогресса и либерализации в России. А знаете, почему они так радовались? Представьте себе больного. Он покрыт сыпью. У него смертельная болезнь, но окончательный диагноз еще не поставлен. И вот он замечает аналогичные симптомы у своего соседа. Он доволен. Все-таки он теперь не один такой. Это утешает немножко.
Т. М. Хорошее сравнение. Психологически очень тонкое.
С. Л. В духовном смысле Америка уже почти погибла. В нашем «свободном обществе» каждый имеет право на духовную деградацию. Но какое право, имеют больные заражать здоровых?
Т. М. Это мы-то здоровые? А как же тоталитаризм, коммунизм?
С. Л. Марксизм нанес урон вашей экономической, политической, общественной жизни. Но при этом вы умудрились каким-то образом сохранить русскую душу. Как это у вас получилось, я не знаю. Но теперь наше вторжение делает по отношению к вашей духовной жизни то, что марксизм сделал по отношению к жизни социальной.
Т. М. Вы очень часто используете это понятие: «русская душа». А я порой думаю: не миф ли это? Посмотрите вокруг: где она, русская душа? Где вы ее обнаружили? Может быть, она и существует в каких-то небесных чертежах, в Божьем замысле относительно России, но в реальней жизни – увы, очень трудно отыскать ее следы. Может быть, вы просто начитались Достоевского, Соловьева, Бердяева и вообразили себе, что у нас Алеши Карамазовы толпами ходят по улицам? К вам еще не пришел чинить кран сантехник дядя Вася? Мужайтесь. Когда-нибудь он обязательно придет и тогда... Я понимаю, конечно, что и в Штатах чинить кран приходит не Эмерсон, но если б вы только знали, до какой степени не Эмерсон дядя Вася! Боюсь, ваша вера в русскую душу подвергнется здесь тяжким испытаниям. Особенно после того, как вы преуспеете в изучении русского языка и будете понимать все, что слышите на улице.
С. Л. Не пугайте вы меня вашим сантехником, Татьяна. Я знаю, что говорю. То, в чем я уверен, я готов защищать.
Т. М. А в существовании русской души вы абсолютно уверены, да?
С. Л. Абсолютно. Я приезжаю в Россию уже не в первый раз. Когда я приехал в Москву впервые (а это было в 1987 году), то уже на четвертый день понял, что буду всегда сюда возвращаться. До конца жизни.
Т. М. Ну, тогда расскажите, как это произошло.
С. Л. Хорошо. Мои научные изыскания в области того, что я называю антропографией западного человека, привели меня к изучению темы Софии и Третьего Рима. Это...
Т. М. Простите, я перебью вас. Какое отношение к западному человеку имеет Третий Рим?
С. Л. Россию принято относить к Востоку на политическом жаргоне наших дней. В широком же культурном, историософском плане Россия как страна христианская принадлежит Западу. Восток в этом смысле начинается с Индии. Итак, изучение Софии привело меня в Москву. В то время, в 1987 году, я не испытывал особого интереса к перестройке, гласности, Горбачеву и т. д., о чем тогда все шумели. Я плохо представлял себе, что такое советская система. Как всякий американец, я более или менее смутно предполагал, что Советский Союз – это нехорошая страна, «империя зла», где людям не повезло с местом рождения, в результате чего они оказались в ловушке и вынуждены жить тут и страдать. Антикоммунистические, антитоталитарные взгляды Запада разделялись мной почти бессознательно. В сущности, я не испытывал интереса к политике и экономике, так как мои главные интересы сосредоточены в области философии и религии.
До того, как я попал в Россию, я очень много путешествовал, был почти во всех странах Европы (в Англии, Франции, Германии, Италии, Испании, Португалии, Швейцарии, Венгрии, Австрии, Дании и т.д., в общем, везде – от Норвегии до Греции), а также во многих странах Азии и Латинской Америки.
На четвертый день своего месячного тура я оказался на Пушкинской площади в день рождения Пушкина. Никогда я не видел ничего подобного ни в одной стране. Вокруг меня было множество людей, воодушевленных и приподнятых, которые увлеченно читали и слушали стихи. Я и сейчас неважно говорю по-русски, а тогда не понимал ни слова. Но тем более внимательно я вглядывался в лица, стараясь понять «психологию» тех, кто находился на площади. Мое особое внимание привлекла одна пожилая женщина, по виду крестьянка, вокруг которой собралась самая большая аудитория. Она так самозабвенно, с таким чувством декламировала Пушкина, что все слушали ее, затаив дыхание. Я провел в этот день на площади несколько часов и, наблюдая за всем происходящим, осознал, что нахожусь в абсолютно уникальной стране, совершенно не западного типа, где все было иное, чем там, где я бывал раньше. Я нигде не видел, чтобы люди общались между собой так, как здесь. Они совершенно иначе друг с другом разговаривали. Тогда, правда, еще чувствовалась некоторая скованность, но сейчас она почти исчезла. Я очень скоро убедился, что какова бы ни была ситуация с КГБ, какова бы ни была советская реальность, скрытая за фасадом Интуриста, в русском народе сохранился неисчерпаемый источник очень богатой и разнообразной внутренней жизни. К моему удивлению, большинство моих соотечественников-американцев ничего этого не видело и не замечало, они были глухи ко всему и повторяли только то, что внушала им наша пропаганда. Я достаточно хорошо знаю европейскую и американскую жизнь, чтобы говорить с уверенностью, что такой духовной глубины в людях, как в России, не встретишь нигде на всем обширном пространстве от Сан-Франциско до ваших западных границ. Я говорил и говорю это и американцам, и тем русским, которые мне не верят. Может быть, они не верят мне потому, что всегда «бегут по эскалатору», не замечая ничего вокруг, тогда как я стою и внимательно всматриваюсь в непрерывную вереницу лиц, проходящих передо мной. Да, конечно, на них замечаешь и уныние, и подавленность, и тоску, и беспокойство, но в то же время сколько видишь иногда мягкости, добродушия, симпатии, нежности, – и все это выражено с такой силой, с такой чистотой, и кроме того (что для нас удивительно) никто не делает ни малейшей попытки ничего скрыть. Когда вы улыбаетесь, то чувствуется, что это от души, когда возмущаетесь – тоже делаете это в открытую. И вы не притворяетесь, что вам хорошо, когда вам плохо. Это такой разительный контраст по сравнению с нами. На Западе принято носить стандартную маску благополучия – всегда, везде, при любых обстоятельствах. За ней чувствуешь себя, как за решеткой.
Т. М. Вы имеете в виду знаменитую американскую улыбку?
С. Л. Американская улыбка – это способ отгородиться от окружающих. Это стена, которую люди возводят между собой. Ваши чиновники делают нечто подобное, когда встречаются друг с другом или выходят на публику: их лица становятся непроницаемыми и напряженными. Это некий сигнал, предупреждающий: вход закрыт. Американская улыбка выполняет ту же функцию. «У меня все прекрасно, чего и вам желаю. Ни мне до вас дела нет, ни вам до меня» – вот каков, в сущности, смысл этой улыбки. Поэтому американцы, отгораживающиеся друг от друга своими лучезарными улыбками, – это очень, очень одинокие люди.
Т. М. Я бы все-таки не стала так начисто отвергать американскую улыбку, как это делаете вы. Наверное, все то, о чем вы говорите, в ней есть. Но, мне кажется, есть и другая сторона. Улыбка не позволяет человеку раскисать, опускаться, ныть. Это способ самоконтроля и самодисциплины. Наша русская открытость в проявлении чувств иногда может переходить в несдержанность, распущенность, а то и попросту в разгильдяйство. Я считаю, нам было бы не худо поучиться вашей способности держать себя в узде.
С. Л. А я считаю, что это нам было бы не худо поучиться вашей способности держать себя без узды.
Т. Л. Похоже, что мы опять возвращаемся к идее вашей книги. К тому, что наши национальные качества являются взаимодополнительными и потому их соединение (в каких-то пропорциях) может помочь нам в нашем обоюдном национальном самосовершенствовании. Скажите, Стивен, а не объясняется ли ваше притяжение к России каким-нибудь «голосом крови»? Может быть, среди ваших предков были русские?
С. Л. Нет, мое притяжение к России – чисто духовного свойства. Там, где я родился, не было ни одного русского на много миль вокруг.
Т. М. Каковы же ваши этнические корни?
C. Л. Во мне три начала: французское, английское и шотландское. Прозаично, да?
Т. М. С чего вы взяли, что это прозаично? Вовсе нет. Вам это кажется только потому, что ваша «этническая комбинация», наверное, распространена в тех местах, откуда вы родом. Кстати, откуда вы родом?
C. Л. Я родился в Кентукки, потом жил в Алабаме, сейчас живу в Калифорнии.
Т. М. А не родственник ли вы знаменитого Лаперуза, именем которого назван пролив?
C. Л. Мне трудно ответить вам с полной определенностью. Если и родственник, то очень отдаленный. Кстати, этот вопрос мне в России задают очень часто. Гораздо чаще, чем в Штатах. Из чего я делаю вывод, что у вас, видимо, лучше знают географию. Между прочим, у меня сложилось впечатление, что по части образованности средний русский намного превосходит среднего американца, да и западного человека вообще. Русские, например, даже в американской литературе разбираются лучше, чем американцы. Помню, меня в первый же день моего первого приезда в Россию поразил такой факт. Не успели мы распаковать чемоданы, как наш гид, переводчица из Интуриста, потребовала, чтобы мы отправились на экскурсию в Успенский собор. Читатели вашего журнала, вероятно, знают, что Успенский собор имеет ключевое значение для темы Третьего Рима, ради изучения которой я, собственно, и приехал в Россию.
Т. М. Значит, вы сразу же попали туда, куда вам было нужно.
С. Л. Да. И не переставал удивляться изо дня в день слепоте моих соотечественников по отношению к России. Они воспринимали ее только как отсталую страну с порабощенным населением. Гете сказал однажды, что каждый видит то, что носит в сердце. У кого в сердце пустота, тот ничего, кроме этой пустоты, и не увидит. Ваши проамерикански настроенные русские, отрицающие существование русской души и уникальности России, ничем не отличаются в этом смысле от наших туристов. Возможно, им было бы лучше жить на Западе. Наша переводчица как-то рассказывала мне о немцах, с группой которых ей привелось работать. Она жаловалась, что они донимали ее пренебрежительными замечаниями обо всем, что она им показывала. При этом она довольно живо всех их описала. Когда я слушал ее, мне пришло в голову такое сравнение: в то время, как эти немцы разглядывали плохо прибранный первый этаж, со второго этажа того же дома их самих разглядывала русская душа, которая видела их насквозь.
Т. М. Ваше сравнение напомнило мне одну из записей в дневнике Толстого. Размышляя о полемике Белинского с Гоголем, он записал, что Белинский – одноэтажный, а Гоголь – двухэтажный.
С. Л. Мне очень нравится еще одно сравнение, которое я обнаружил у Бердяева. Я часто им пользуюсь. Бердяев говорит о двух типах сознания, горизонтальном и вертикальном. Горизонтальное целиком умещается на плоскости, вертикальное устремляется ввысь и вглубь. Сознание современного западного человека – горизонтальное, русского (если он не настроен прозападно) – вертикальное. Я убеждаюсь в этом ежедневно. Русская душа – это реальность. Она особенно отчетливо различима в русских женщинах. И я уверен, что по мере того, как будут расширяться международные контакты и вас будут лучше узнавать на Западе, неоспоримый факт уникальности русской души получит, наконец, всеобщее признание.
Т. М. Что до меня, то я в этом совсем не уверена. Я даже уверена как раз в обратном. Если уникальность, о которой вы говорите, и будет признана, то, скорее всего, в негативном смысле. Вот я вам сейчас прочту отрывок из одного западного сочинения о России, а вы попробуйте догадаться, когда это было написано. Слушайте: На формирование русского характера оказали влияние не только долгие века феодального деспотизма, но также и темные леса, скудная почва, жесткий климат и, в особенности, вынужденная бездеятельность долгих зим. Даже высокообразованный русский сравнительно слабо реагирует на действительные требования реальной жизни, он в большей или меньшей степени является жертвой своего воображения и темперамента, что приводит его то к вялости и унынию, то к эмоциональным вспышкам. Здесь надо искать объяснения неорганизованности, беспорядка и пустой траты времени, которые поражают в России западных путешественников
. Итак, когда, по-вашему, сие могло быть сочинено?
С. Л. Этот отрывок – типичный продукт «горизонтального» западного сознания и в качестве такового мог появиться когда угодно.
Т. М. Я провожу этот эксперимент уже второй раз. Недавно я предложила то же самое задание своим американским студентам, которым я читаю здесь в Москве лекции по русской культуре. Знаете, что они мне ответили? Они решили, что этот текст был написан в годы холодной войны, когда после казни супругов Розенберг сенатор Маккарти стал заниматься расследованием антиамериканской деятельности.
С. Л. А на самом деле?
Т. М. На самом деле, это отрывок из известнейшего путеводителя Бедекера, опубликованного в 1914 году. То есть за три года до нашей революции и почти за сорок лет до сенатора Маккарти, когда еще не было ни коммунизма, ни холодной войны, ни антиамериканской деятельности. А знаете, где я эту прелесть обнаружила? В книге Джона Гантера «Внутри России», изданной в Нью-Йорке в 1962 году. И я больше чем уверена: отправь я напечатать это куда-нибудь в «Вашингтон Пост» сегодня – напечатают мгновенно. Сейчас нет супругов Розенберг, зато появились супруги Эймс. То есть я хочу сказать, что отношение Запада к России однозначно и неизменно, оно не зависит, в сущности, ни от политики, ни от идеологии, а диктуется какими-то гораздо более глубокими фундаментальными причинами. Ущемление прав человека, тоталитаризм, коммунизм – это все предлоги, предлоги и предлоги. Неизменно одно: вражда к России. А уж как эту вражду обосновать и закамуфлировать – ссылками ли на большевиков или на «темные леса» – особой роли не играет. Прав был Александр III, когда говорил перед смертью своему наследнику: У России друзей нет
. Поэтому я для себя решила давно, еще при «тоталитаризме»: если политические круги Запада поддерживают какие-то общественные силы здесь в России, значит, я эти общественные силы поддерживать не буду. Цель Запада всегда была одна и та же от сотворения Запада и России: дранг нах Остен. Под крики о «русском империализме». Как будто мы заняли Варшаву не после того, как Варшава двести лет пыталась посадить к нам на трон то Гришку Отрепьева, то Владислава. Как будто наши казаки входили в Париж не после того, как входили в Москву французы. Как будто мы брали Берлин не после того, как нас осчастливили своим посещением немцы. Мы, никогда не посылавшие на Запад ни Гитлеров, ни Наполеонов, – мы агрессоры, а вы, без устали отправлявшие к нам тех и других, – вы защитники свободы и миротворцы. Как вам это нравится?
C. Л. У нас на национальном телеэкране регулярно появляется Збигнев Бр... как его?
Т. М. Бр-р-р... Бжезинский?
C. Л. Да, Бжезинский. И он напоминает нашему населению, что Россия в течение столетий была «империалистическим агрессором». Или Ричард Пайпс (кажется, из Гарварда), тоже «специалист по России», каких у нас множество. Они все твердят об «исторических гегемонистских устремлениях» России, создают «негативный имидж» России, напоминающий тот, из Бедекера. Ну, какие тут могут быть комментарии? По-моему, все просто и очевидно. Если образование этих так называемых «ученых специалистов», их жизнь, карьера и менталитет сложились и существуют в «горизонтальном» мире, то чего можете вы ожидать от них? Они считают себя «авторитетами» и «экспертами» по русским делам. Но сначала надо спросить: а являются ли они «экспертами» по вопросам человеческого бытия? У нас постоянно оправдывают существование США в качестве «Священной Римской Империи Американской Нации» (по-моему, «Не-Священной»), объясняют, почему Америка неизбежно должна быть единственной сверхдержавой в мире. Это занятие, между прочим, очень доходное. И часто все эти напоминания о том, чего нам следует опасаться со стороны России, представляют собой не что иное, как общественные донесения наемных историков, цель которых – оправдать необходимость американского имперского порядка в глазах американцев и интеллектуальной элиты мирового сообщества. На чем сосредоточены главные интересы этих людей? Может быть, их интересуют «проклятые вопросы» Достоевского? Нет, их интересует членство в «загородном клубе» и игра в гольф. Иисус и царствие Его – не от их мира. Наша американская номенклатура служит Кесарю. Эта заевшаяся тучная публика не интересуется ни русской культурой, ни русским характером – разве только для того, чтобы манипулировать ими и держать их под контролем ради собственной выгоды. Самое обычное манихейство, направленное на достижение целей внешнего, плоского мира.
Тем не менее, я все-таки хотел бы заметить, что «образ России» на Западе создается не только враждебными России силами. Были и есть западные писатели и ученые, которые глубоко и проникновенно постигали русскую культуру, положительно оценивали вклад России в историю, многого ожидали от нее в будущем. Назову лишь первые приходящие на память имена: Франц фон Баадер, Эрнст фон Ласо, Рудольф Штейнер, Вальтер Шубарт. Последний, например, писал следующее: Россия – это единственная страна, которая может спасти Европу и спасет ее – по той простой причине, что по всем жизненно важным вопросам она занимает позицию, диаметрально противоположную европейской. Русские обладают духовными качествами, необходимыми для выполнения этой задачи, которых нет ни у одной из европейских наций
. Я должен сказать, что на отношении к России проверяется внутренняя сущность человека. Люди, духовно ориентированные, устремленные «вертикально», ввысь и вглубь, всегда будут на стороне России.
Т. М. В этом вы, безусловно, правы. Я не могу не упомянуть, в связи с этим, имени Рильке. То есть на одной стороне – такие люди, как Рильке, на другой – Бжезинский и К°. Тут все, действительно, ясно.
Мне хотелось бы теперь задать вам вот какой вопрос. В том мире, где росли и воспитывались вы, – каково было там соотношение «горизонтальных» и «вертикальных» ценностей и как это повлияло на ваше духовное формирование?
С. Л. Я родился и провел детство в мире осуществленной Американской Мечты. Ваши читатели знают, что это такое?
Т. М. В общем, знают. Хотя многие думают, что Американская Мечта – это эквивалент материального благополучия, что-то типа «зелени накопил – мерседес купил».
C. Л. Они недалеки от истины, если понимать под Американской Мечтой расхожее о ней представление, которое и у нас сводится к тому, о чем вы сейчас сказали.
Т. М. Но ведь изначальное представление о Мечте было совсем иным. Отцы-пилигримы, высадившиеся на берег Новой Англии в начале XVII века и основавшие Америку, мечтали о Новом Ханаане, о Граде на Холме – об идеальном общественном устройстве, основанном на заветах раннего христианства. Они вначале даже землю не делили на отдельные участки, а вместе возделывали «общее поле». То есть начали вы, грубо говоря, с «колхоза». Только ничего у ваших предков не вышло – ни из «общего поля», ни из Нового Ханаана. Как и у нас. Но это отдельный разговор – о наших с вами национальных утопиях. А что в реальности? В нашей стране вчерашняя официальная пропаганда изображала Америку как страну бездомных и безработных, а нынешняя официальная пропаганда – как земной рай, где молочные реки текут в кисельных берегах. В какой Америке росли вы?
C. Л. Во второй. У нас была очень дружная семья. Мы жили в большом удобном доме, где у каждого из детей была своя комната. Дом был окружен большим садом с площадками для игр и плавательным бассейном. У нас были слуги. С едой, одеждой, игрушками, деньгами никогда не было никаких проблем. В 16 лет я, как положено, получил в подарок машину и ежемесячную сумму на бензин. Мне сейчас неловко вспоминать об этом, но я должен сказать, что когда мама говорила нам, детям, что за обедом мы ничего не должны оставлять на тарелках, потому что «в мире есть страны, где люди голодают», мы не воспринимали этих ее слов всерьез, это было слишком далеко от нас. Отдыхали мы либо в Калифорнии, либо на Карибском море, а иногда проводили лето в нашем доме на берегу Мексиканского залива. Я учился в лучшей в наших местах школе, состоял в правлениях всевозможных организаций, ассоциаций, клубов по интересам, спортивных лиг и т. д., получал в школе всевозможные награды – в общем, чувствовал себя прекрасно.
Т. М. А самолета у вас не было?
С. Л. Имелся. Только лучше бы его не было. Когда мне было 13 лет, мы летели в нем вместе с отцом, дядей и одним из наших друзей. Самолет разбился, и, кроме меня, все погибли. В нашей семье мы старались – и это было очень по-американски – не вспоминать об этом. Мы задвинули воспоминание об этой трагедии куда-то в дальний угол нашего сознания, завалили его чем только могли и никогда не извлекали на свет Божий.
Т. М. В этом проявлялся ваш чисто американский страх перед «страданием»?
С. Л. Да, да, совершенно верно. Страх перед страданием – вот именно. Мы старались в эмоциональном плане жить так, чтобы наше существование было как бы вечным уик-эндом, чтобы никакая тень печали не касалась нас. И я совершенно не понимал тогда, что такой «американский образ жизни» представлял собой нечто исключительное в истории, что в 50-е годы, когда я был ребенком, весь мир жил совершенно иначе, что наше процветание основывалось на том, что мы платили рабочим в других странах по 25 центов за ту работу, которую американцы выполняли за 10 долларов.
Но когда я, как мне и было положено, поступил в университет, где, впрочем, студенты скорее весело проводили время, чем занимались науками, я открыл для себя новый мир идей, который дотоле был мне незнаком. Мне потребовалось два года, сопряженных с мучительными поисками, переживаниями, сомнениями, чтобы осознать, что в свои 20 лет я был всего лишь наивным, невежественным, в культурном отношении безграмотным, провинциальным американским мальчишкой, который ничего не понимал ни в жизни, ни в истории, ни в философии, ни в литературе – ни в чем. Тогда я поставил перед собой цель: выкарабкаться из этого невежества. Я стал заниматься изучением религии, философии, интеллектуальными истоками и историей западной культуры (тем, что я сейчас называю духовной антропографией западного человека), и чем больше я во все это вникал, тем дальше отходил от обычного, среднего, типичного американского круга идей, проблем и интересов. Моей целью стало понять и правильно оценить то место, которое Америка занимает в мире. Для этого надо было изучить мир, и я уехал из Америки, стал путешествовать.
Т. М. Таким образом, вы превратились в экспатрианта, человека, предпочитающего жить за пределами своего отечества?
С. Л. Нет, я не считаю себя экспатриантом. Я постоянно возвращаюсь в Америку. Правда, вскоре снова уезжаю. Но я все время думаю об Америке. Америка постоянно у меня в мыслях. Одна из главных тем, которой я сейчас занимаюсь, – это тема Американской Мечты. Мы ведь с вами и познакомились, Татьяна, на одной из моих лекций об Американской Мечте.
Т. М. Да, наши научные интересы соприкасаются. Я занимаюсь темой Американской Мечты в сопоставлении с Русской Идеей. Поэтому мне сразу захотелось прочесть вашу книгу о духовном соединении России и Америки. Многие ваши мысли я разделяю. Но не окончательный вывод. Мне кажется, что каждый народ, в том числе и русский, и американский, должен самостоятельно и до конца пройти свой путь, чтобы реализовать заложенную в него Богом Мечту или Идею. Как в пчелу заложено задание собирать мед, а в муравья – строить муравейник, так в каждый Народ заложено совершенно определенное Задание, которое может выполнить только он один, и никто другой.
C. Л. Но есть еще Задание для всего Человечества.
Т. М. Да, есть. Но общее Задание будет выполнено лишь в том случае, если никто не станет уклоняться от своего.
С. Л. С этим я согласен. Беда в том, что Америка от выполнения своего задания уклонилась сейчас очень далеко. И ей должна помочь Россия.
Т. М. В чем же вы видите уклонение Америки?
С. Л. В том, что она свела свою Мечту исключительно к достижению «горизонтальной» цели, то есть того жизненного стандарта, который я попытался вам описать на примере собственного детства. Выражение «Американская Мечта» стало общеупотребительным после того, как его использовал в своей книге «Американский эпос» историк Джеймс Труслоу Адамс в 1931 году. Тогда, шестьдесят с лишним лет назад, он писал: Это вовсе не мечта об автомобиле или высокой зарплате, это мечта о таком социальном строе, при котором каждый человек сможет достичь той высоты, на которую изначально способен, когда ему не будут мешать барьеры, выдвинутые в интересах отдельных классов и групп
. Причем под «высотой» он имел в виду не только материальное и социальное благополучие, но высоту духовную и нравственную: Если мы будем рассматривать человека только как производителя и потребителя, тогда придется согласиться, что чем более безжалостно эффективным будет большой бизнес – тем лучше. Но если мы будем видеть в каждом в первую очередь человеческое существо, тогда нам надо будет вмешаться и направить бизнес таким образом, чтобы он служил интересам человека как личности, а не как производителя и потребителя
. Адамс писал также, что духовными вождями Америки не должны быть ни политические лидеры, ни лидеры большого бизнеса. Однако Америка избрала именно тот путь, от которого предостерегал ее Адамс. Она создала то, что я называю жизнью и культурой «Внешнего Человека», в отличие от Человека Внутреннего». Она вознесла в человеке не наследника Данте, а горделивого отпрыска Дарвина. Она принизила духовную сущность человека и приблизила его к животному. В экономическом отношении Америка сейчас – это плутократия, в политическом – олигархия, в культурном она представляет собой хаос, в духовном и нравственном близка к катастрофе. У нас страшно несправедливое и неравномерное распределение национального богатства, у нас «лучший Конгресс, который можно купить за деньги». Нами правит философия Брюха. Вы Сталину меньше подчинялись, чем мы рекламе. Даже Клинтон повторяет, что мы находимся в состоянии тяжелейшего духовного и нравственного кризиса. Праздник Рождества потерял у нас всякое религиозное содержание и превратился в спасительный допинг для нашей экономики, поскольку весь декабрь Америка занята шопингом – приобретением покупок. Если отменить это рыночное Рождество, американская экономика рухнет.
И что же делает Америка, по горло завязшая в своих проблемах? Она пытается соблазнить Россию! У нее нечистые помыслы и дурные мысли. У вас сейчас идет борьба между Человеком Внешним и Человеком Внутренним. Все будет зависеть оттого, какой выбор вы сделаете.
Т. М. Не исключено, что такой же, как и вы. Мне приходилось слышать от людей, считающих себя писателями (я уж не говорю о журналистах, социологах, политологах и прочих), что Россия должна пересмотреть свое традиционное отношение к писателю как к «учителю жизни», а к литературе как какому-то высшему роду деятельности. Они говорят, что литература нас один раз погубила (в 1917-м году) и еще раз погубит, если мы не будем смотреть на вещи трезво, как американцы, то есть: книга – это товар, ее ценность так же определяется рынком, как и цена. Недавно мне довелось прочесть в «Независимой газете» письмо какого-то немца какому-то его «русскому другу», где он поздравляет последнего с тем, что Россия вступила, наконец-то, на путь цивилизации, доказательство чего он усматривает в следующем: раньше, мол, русские превыше всего ценили хорошие книги, а теперь стали нормальными людьми и ценят хорошую жизнь. «Русский друг», правда, немного кокетничал, давил фасон перед «фрицем», отвечал, что, мол, мы, русские, без хорошей книги не представляем себе хорошей жизни, но в целом соглашался: хорошая жизнь выше хорошей литературы (а что они оба имели в виду под «хорошей жизнью»? – все тот же «мерседес», конечно, а чтеньице так, на десерт). Как вам это?
С. Л. Это до того глупо, что я даже не знаю, что и отвечать. Это все та же «философия Брюха», которая учит: у нас есть язык, некоторый набор идей, математика, известные культурные нормы и т.д., и этого нам вполне достаточно, это удовлетворяет наши телесные потребности, как индивидуальные, так и общественные, а остального мы и знать не хотим. Зачем нам лишние сведения о мире, о Боге, о человеке, о зле, о страдании, смысле жизни? Не надо нам «проклятых вопросов», нам и без них хорошо. Россия была переведена большевиками из «вертикального» состояние в плоское одним махом. В Америке этот переход осуществлялся плавно и постепенно на протяжении двухсот лет, начиная с 1776 года, с нашей войны за независимость. Лидеры того времени выдвинули «горизонтальную» концепцию мира и человека, хотя все-таки они были деистами, сохраняли веру в умного ньютоновского Бога, в отличие от Маркса и Ленина, которые были совсем уж радикальными материалистами. И что же теперь: вам предлагают избрать «горизонтальную» модель Америки, более мягкую и либеральную, чем большевистская, взамен «вертикальной» модели дореволюционной России? Америка сама сейчас предпринимает отчаянные попытки хотя бы чуть-чуть приподняться из своего «горизонтального» положения. Правительство поощряет гуманитариев, организуются всевозможные фонды в поддержку культуры, предпочтение при приеме на работу оказывается тем компьютерщикам, которые демонстрируют более широкий спектр гуманитарных знаний и т.д. И в это самое время вас призывают отбросить дореволюционную традицию как якобы слишком оторванную от «реальных требований жизни»! Повторюсь: Америка серьезно больна. Ей нужна помощь, а не восторги невежд. И Россия могла бы помочь Америке своим духовным потенциалом.
Я сам хочу вам задать вопрос, Татьяна. Я все-таки не до конца понимаю, каким образом после семидесяти с лишним лет атеизма вы сохранили этот самый духовный потенциал? На чем зиждется ваша мораль, личная и общественная, если из-под нее одним ударом было некогда выбито религиозное основание?
Т. М. У меня есть свой вариант ответа на этот вопрос, но это тема совершенно отдельная и непростая. Давайте поговорим об этом в другой раз, если представится случай.
С. Л. Хорошо. Я только хочу сказать, что размывание религиозного чувства в Америке привело к тому, что мы все больше и больше теряем возможность пользоваться благами нашей свободы и нашей конституции. Еще Шиллер в конце XVIII века писал своему патрону, что человек не сможет правильно воспользоваться конституцией на бумаге, если у него нет конституции в душе и в голове.
Наша свобода находится сейчас под угрозой из-за того, что мы очутились в духовном и нравственном тупике. Америка представляется мне иногда страной, где Бог дал людям разрешение быть такими, какими они сами пожелают. Посмотрим, что из этого выйдет, каковы будут последствия такой свободы, – как бы сказал Он людям. Русские, насколько я понимаю, имеют несколько иную концепцию свободы, чем мы. Я надеюсь, что нам представится как-нибудь случай обсудить и этот вопрос.
В заключение же я хочу еще раз предостеречь Россию от попытки следовать путем Запада. Если вы соблазнитесь задачей «догнать и перегнать» Америку в деле достижения нашего жизненного уровня, боюсь, что у вас мало что из этого получится, по крайней мере, в ближайшие сто лет. Я представляю себе, например, не без содрогания, сколько вам понадобится сил и средств, чтобы заменить ваш жилищный фонд на такой, который соответствовал бы западным стандартам. И это даже при том условии, что Запад будет все эти сто лет стоять на месте. В одной Москве надо будет ломать 70% домов. А во всех городах, деревнях и поселках на всей огромной территории России...
Т. М. Так вы что же, предлагаете нам законсервировать нашу отсталость? Так и остаться в «хрущобах» на веки вечные? Народ таких ваших предложений не поймет, могу вас заверить.
C. Л. По-моему, меня для начала уже не поняли вы. Я говорю только о том, что России надо сейчас искать свой собственный путь развития – такой, который удовлетворил бы ее народ и в то же время был бы достаточно реалистичным. Иначе вы можете попусту растратить свою национальную энергию на заведомо провальные эксперименты.
Т. М. Ну, насчет провальных экспериментов – тут, конечно, двух мнений быть не может. Я также согласна с тем, что наша полузабытая ныне привычка догонять и перегонять Запад может нас увести далеко в сторону от того, что нам действительно нужно. Толстой однажды тоже хотел догнать одного прусского генерала, но потом раздумал. И правильно сделал.
С. Л. Какого прусского генерала?
Т. М. Когда ему было 29 лет, он отправился в путешествие по Европе. Вот однажды он, находясь в швейцарском пансионе, который содержали некие Кетереры, стал с друзьями укладывать вещи, чтобы пуститься в дальнейший путь. Как это дело у них происходило, он описывает в своем дневнике: С утра в трех наших квартирах происходила возня укладки. Впрочем, наши хозяева поняли нас, русских, и, несмотря на то, что мы все хвастались друг перед другом своей практичностью, укладывали за нас трудолюбивые муравьи Кетереры.
.
Долго я пытался достигнуть аккуратности немецкой, но теперь уж махнул рукой, утешая себя тем, что ежели у меня и пропадают и пачкаются и мнутся вещи больше, чем у прусского генерала, который укладывался два дня не переставая, зато уж и никому так равнодушно не обойтись без пропавшей вещи и не носить испачканного или измятого платья. Это тоже русская практичность в своем роде
Видимо, нам сейчас, как тогда Толстому, нужно решить, чего мы хотим: состязаться со своими соседями в их игре, на их поле и на их условиях или избрать свою игру и предоставить тогда уже Западу догонять нас на нашем пути.
С. Л. Это как раз то, что я и имел в виду. Потому что если вы последуете за Америкой, то в худшем случае вы получите карикатуру на нее, а в лучшем – прекрасно выполненную копию. Но если Россия станет второй Америкой, это обернется невосполнимой потерей для человечества. Миру не нужна вторая Америка. Миру нужна Россия.
Следующая беседа Стивена Лаперуза с Татьяной Морозовой из серии «Русско-американский диалог»: «О СВОБОДЕ И ВОЛЕ» – журнал «Москва» №11, 1994.